Подобного спектакля ни до, ни после ХХVI Международного кинофестиваля в Нью-Йорке ни зрители, ни критики не видели. К сожалению, тогда в зал не пригласили телевизионщиков. Тем не менее, действующие лица и очевидцы незабываемого зрелища помнят о нем уже 18 лет!

По традиции почетные гости МКФ вместо наград получают право не только показать свой фильм, но и выступить перед публикой, пообщаться с журналистами. Осенью 1988 года подобную возможность предоставили 64-летнему Сергею Параджанову, который привез с собой картину “Ашик-Кериб”. Легендарный кинорежиссер и художник посетил Америку в первый и последний раз. За два года до прилета в США он считался “невыездным” из Страны Советов. А меньше, чем через два года, летом 1990-го, тяжелобольной С.П. скончался в парижском госпитале, откуда его перевезли в Ереван, где похоронили в местном пантеоне между могилами композитора Арама Хачатуряна и писателя Уильяма Сарояна.

“ТРИ ПЯТИЛЕТКИ ГУЛАГА”

С.П. работал на киностудиях Киева, Тбилиси и Еревана: в 1964 году закончил картину “Тени забытых предков”, спустя пять лет поставил “Цвет граната”. Эти фильмы принесли режиссеру многочисленные премии и награды на престижных международных форумах (их получали или советские чиновники от кино, или чекисты в штатском), а в СССР работы Параджанова показывали “третьим экраном”, то есть, в маломестных клубах.

С.П. всю жизнь оставался человеком неуживчивым, острым на язык и жаждущим творческой свободы. Поэтому “инженеры” тогдашней партийно-государственной системы воспринимали его как неудобного, неподвластного и неподкупного “винтика”. Тогда московские власти при содействии своих ставленников в советских республиках (Украина, Грузия, Армения) решили С.П. сломать. Морально и физически. В общей сложности он осуждался на “три пятилетки ГУЛАГа”:

Тбилиси. 1948 год — на 5 лет. Будучи студентом ВГИКа, отсидел 3 месяца. Срок заключения переведен в разряд условного

Киев. 1974 год — на 5 лет. Будучи режиссером киностудии имени Довженко, отсидел 4 года 11 дней в трех лагерях Украины. Освобожден досрочно

Тбилиси. 1982 год — на 5 лет. Будучи безработным, отсидел 9 месяцев в городской тюрьме грузинской столицы. Досрочно помилован. Срок заключения переведен в разряд условного.

Столько же — три пятилетки — составляет условная зона молчания С.П. с 1970-го (после премьеры “Цвета граната”) и до 1985-го (до первого показа на Московском фестивале “Легенды о Сурамской крепости”, снятой на киностудии “Грузия-фильм”).

До пресс-конференции в Нью-Йорке

Альберт ЯВУРЯН, оператор фильма “Ашик-Кериб” (Ереван):

— В США не прилетела традиционная делегация Союза кинематографистов СССР. Только С.П. приглашенный туда с нашей лентой. А он взял с собой меня. Ибо его, тяжелобольного, кто-то должен был сопровождать. Чтобы делать спасительные уколы. На командировку выделили 45 долларов на двоих. Их надо было делить, а 50 центов не нашлось ни у него, ни у меня. Даже из столь грустной истории Параджанов сочинил байку.

Фрагмент пресс-конференции С.П. в “Линкольн-центре”:

— Когда собирался в Америку, советское правительство выделило мне суточные из расчета 22 доллара в день. Моему оператору вручили по 23. После чего я подумал, что он — шпион, приставленный ко мне. Затем выяснил: ему дали больше потому, что он моложе — ему нужен “аксессуар” для любви (смеется ). А моих денег, полагаю, как раз хватило на букет, который дарю вам.

Я хочу без денег прожить в коммунизме в Америке и с утра это получается. А если бы не Майя Плисецкая, я бы умер здесь с голоду. Перед отъездом она посоветовала купить 100 пачек сыра “Волна” по 17 копеек. Он, сказала “звезда” мирового балета, не усыхает.

На пресс-конференции

А. ЯВУРЯН:

— Чтобы посмотреть новые фильмы, в “Линкольн-центре” в те дни приходили примерно 2500 человек. Зал оказался битком забит, когда мы, попав в жуткий цейтнот, “катапультировались” из самолета на сцену. Так и выскочили к зрителям два старичка. Взмыленные, измученные, пыльные. И в чем были, ибо чемоданы со смокингами авиакомпания задержала в Лондоне. Что очень странно, ибо мы добрались из Москвы до английской столицы вечером, а в Нью-Йорк вылетели следующим утром. С.П. как актер, всегда готовился к встрече с публикой, любой, даже элементарной. В частности, он должен был особо одеться, приготовить шикарный подарок.

Из Тбилиси он вез для президента США Рональда Рейгана коллаж с текстом на английском языке. У С.П. было шесть знаменитых работ на тему старца из рафаэловской “Сикстинской капеллы”: две (или три) в его ереванском музее, один мы с ним в тот год вручили мхитаристам Венеции (конгрегация армянских церковников, основанная в ХУ. веке монахом Мхитаром Себастаци на острове Сан-Ладзаро. — Г.К.), другой — Фонду Пазолини. А коллаж для Рейгана остался в чемоданах. Правда, их на следующий день привезли в гостиницу, тысячу раз извинились.

Фрагмент пресс-конференции С.П. в “Линкольн — центре”:

— Для визита сюда два месяца шил костюм. Но в Лондоне застряли чемоданы с икрой и водкой, поэтому предстаю перед вами в жалком затрапезном виде.

Я — экспонат перестройки. Долго сидел в тюрьме, три пятилетки был невыездным и очень хорошо себя чувствовал. Но советскому правительству понадобились учебные пособия, и за 6 месяцев оно подарило мне поездки в четыре капиталистические страны — Нидерланды, Мюнхен, Италию и Лондон. Вы, мои друзья, должны понять, как трудно мне будет возвращаться в социализм. Но я надеюсь, что успею показать вам туалет, который сшил для себя и для Феллини.

* * *

Картина “Ашик-Кериб” была показана в Мюнхене. Поэтому она потеряла право участвовать в конкурсе на фестивале в Венеции. В Италии фильм получил “большую прессу” — по поводу моей судьбы, моих гомосексуальных связей с коммунистами. Жюри Венецианского фестиваля решило обратиться в Американскую киноакадемию с просьбой разрешить выдвинуть фильм на “Оскара”.

* * *

Героя фильма играет 23-летний курд. Он безумно красив и талантлив. Я не мог привезти его сюда. Его не выпустили. Он — студент театрального института, мечтает поставить в курдских костюмах “Гамлета”. В Италии Мастроянни говорил мне, что хочет пробовать его на роль юного Гарибальди.

* * *

Я был в Риме, где читал лекции. Кто-то, выступая, заметил: советские люди не любят творчество Пазолини, поскольку он — гомосексуалист. Лекцию слушали 20 студентов, очень похожих на Пазолини. У них у всех были бумажные, кружевные лиловые воротники. На подоконники они поставили также лиловые лилии. Это был чудесный театр — продолжение Пазолини. Я ответил, что русские очень любят музыку Чайковского, забывая, что он был гомосексуалистом.

Я трижды сидел в тюрьме. Меня обвиняли в гомосексуализме — “активном”, но это неважно. В Италии я видел работы Леонардо, Микеланджело. И был рад, что я не сексолог и не сексопатолог. Смотрел на их работы и не помнил, что они были гомосексуалистами. Что касается меня, наше правительство принесло мне глубокие извинения. Советский уголовный кодекс считает: гормоны можно исправить в тюрьме. Когда “активный” выходит оттуда “пассивным” и наоборот.

* * *

Президент Рейган пригласил меня в Москве на ужин. Я знал, что со мной туда (в Спасо-Хаус, резиденцию посла США. — Прим. Г.К.) пойдут два чекиста и отказался. Я приношу глубокие извинения по этому поводу и хочу выразить свой восторг и благодарность за высший аристократизм и благородство, которое привнесли нам Рейган и его супруга. Ее артистизм “убил” всех красавиц Москвы. Стушевалась даже мадам Горбачева, участвовавшая в социалистическом соревновании с мадам Нэнси. Я создал коллаж, который хочу вручить госпоже Рейган. Я передаю его директору фестиваля Ричарду Пенье, и надеюсь, мой подарок вскоре окажется у Нэнси Рейган. Сделать это из Советского Союза — переслать подарок — было невозможно.

На пресс-конференции

А. ЯВУРЯН:

— Тут Параджанов чуть дольше остановился на своих размышлениях о взаимоотношениях президентских пар — Рейганов и Горбачевых. Ведь С.П. будучи истинным советским человеком, полагал, что это должно понравиться американцам. Но он задержался, рассказывая о трогательном взаимопонимании лидеров держав. Зал внезапно и дружно застучал ногами. Однако Параджанов очень ловко выкарабкался из скверной ситуации.

Фрагмент пресс-конференции С.П. в “Линкольн-центре”:

— Попрошу всех помолчать несколько секунд. Мир утратил Тарковского (29 декабря 1986 года. — Г.К.). Он похоронен в чужой земле, в чужой могиле, и как человеку религиозному, ему должно быть тесно. (Земля в русском кладбище Сен-Женьев-де-Буа под Парижем стоит дорого. Когда по прошествии какого-то срока за могилой не ухаживают — в данном случае, белогвардейского есаула В. Григорьева — в нее могут похоронить другого человека. Спустя несколько лет Тарковского перезахоронили в чистую землю, недалеко от старой могилы. — Г.К.). Наступит время, когда прах Тарковского перенесут в родную землю. Свою картину я посвятил светлой памяти Тарковского. Он уехал и сделал “Ностальгию”, “Жертвоприношение” — ради этих картин не стоило уезжать. Это трагедия.

* * *

На экране — “Ашик-Кериб”, произведение Лермонтова, который является второй по величине фигурой в русской поэзии. Этот поэт не поддается переделке. Перевести его на язык кино не удается. Поэтому режиссеры Герасимов и Ростоцкий потерпели поражение — поэзия осталась за пределами экрана. Я обратился к Лермонтову не потому, что понял и расшифровал его поэзию. Просто я взглянул на нее глазами человека ХХ века, расширил сказочные коллизии. Я хотел создать восточную сказку, похожую на расписную персидскую шкатулку. Делал я фильм для себя и своего народа. Я — христианин, так же, как мой оператор Альберт Явурян. Мы снимали фильм, когда в Карабахе происходила известная трагическая история. Мы снимали мусульманский фильм. По законам патриотизма мы должны были пойти на баррикады. Но в этом случае мы только подвели бы Лермонтова, и я горжусь тем, что работа над фильмом завершена.

* * *

В “Ашик-Керибе”, как в сказке, счастливый конец. Свадьба. Победа красоты и честности. Я делал фильм для детей. Но он перерос этот возраст.

* * *

У меня нет официальных званий и наград. Я — никто. Живу в Тбилиси, в доме моих престарелых родителей (свою квартирку С.П. называл “Версалем для нищих”. — Г.К.), и когда идет дождь, сплю с зонтиком и счастлив, поскольку это похоже на фильмы Тарковского. У меня гостил Ален Гинзбург, известный американский поэт, прошел дождь, и он также спал под зонтиком. Я дружил с писателем Джоном Апдайком. У меня гостила замечательная французская писательница Франсуаза Саган, но в тот день не было дождя.

ПАРАДЖАНОВ И АМЕРИКАНСКИЕ ОКРЕСТНОСТИ

Говорят, С.П. почти ничего не читал. Как утверждает его племянник Георгий, теперь живущий в Москве и, кстати, ставший кинорежиссером, в их тбилисском доме были две книжки, чем дядя страшно гордился: “Мойдодыр” и “Кентавр” на английском языке — подарок Апдайка.

Юлий СИНКЕВИЧ, скульптор, один из немногих друзей С.П. (Киев):

— Апдайк побывал в киевской квартире Параджанова за несколько лет до его ареста в 73-м. Когда я в очередной раз зашел к С.П. услышал от него: “А тут был Апдайк. Оставил портрет”. Думаю, теперь он висит в ереванском музее С.П.

Левон АБРАМЯН, ученый-этнограф, один из немногих друзей С.П. (Ереван):

— Когда он работал над “Цветом граната”, к нему приехала корреспондент одной из популярных газет США. И спросила: “Почему не принимаете приглашение своего друга Апдайка и не летите в США?” Параджанов ответил, недолго раздумывая: “Потому что у меня нет мужа в Индии”. — “Наверное, вы хотели сказать — “жены””? — “Нет, именно мужа и именно в Индии”. Гостья всё поняла: в те дни Светлана Алиллуева уехала хоронить мужа в Индию и там осталась. За океаном появилась статья с подзаголовком — “Известный советский кинорежиссер заявил, что “у него нет мужа в Индии””. Актерство и эпатаж Параджанова распространялись на политику.

Фрагмент пресс-конференции С.П. в “Линкольн-центре”:

— Кинематограф для меня — великий немой. Чем меньше будет слов, тем больше будет пластики, выразительности. У нас изобилие слов в газетах и везде. Мы много говорим. Много слов. Только когда приходим на балет, мы прикасаемся к языку.

* * *

Я сделал картину в двух частях о Нико Пиросмани. В одной из них — “Арабески на языке пантомимы” — выражается мое отношение к словесному кинематографу, где говорят, говорят, говорят.

* * *

Моя бывшая жена, безумной красоты женщина, родилась в Шанхае. Она похожа на Бетти Дэвис. Мы разводились, когда она сказала: “Ты молчал — я верила, что любишь меня. Но когда заговорил, я поняла, что любви нет”. Ее резюме я перенес на свои отношения с экраном.

На пресс-конференции

А. ЯВУРЯН:

— Второе наше выступление в Нью-Йорке проходило по тому же сценарию, но с коллажом и одной деталью. После первой встречи хозяева фестиваля подсказали нам — публика явно антирейгановская, здесь нельзя хвалить президента США мол, будет благоразумно, если маэстро поумерит свой пыл.

Когда мы впервые появились в зале, нам подарили красные футболки “Линкольн-центра”. По ним с ума сходил Сергей, точнее, Юра Мгоян, его любимец и исполнитель главной роли в нашем фильме. Тот любил майки носить. Поэтому Параджанов, куда бы ни ездил, собирал их. Сергей еще продавал их: по дешевке скупал за рубежом, а по возвращении грузины у него брали пачками по 150 рублей каждую. Тогда в Нью-Йорке он мне сказал: “Если дали по одной, могут и по две”. И тут же выпалил организаторам фестиваля: “Что так мало? Мой герой в Тбилиси сидит. Что я привезу ему от вас? Он ведь “ямайка””, — так он объяснял курдское происхождение Мгояна.

На следующий день пакет маек поднесли, когда мы выходили на сцену. Параджанов в длинном халате, который сам сшил для Феллини. И с коллажом для Рейгана в руках. Я шел чуть позади. Вдруг Сергей выхватил одну майку из пачки. Я спросил, что он собирается делать. Но меня попросили помолчать. С.П. вновь стал хвалить Рейгана. Зал снова затопал. Тогда он передал мне коллаж, а сам развернул красную майку. И как тореадор, стал дразнить зрителей. Они, в основном представители среднего сословия Нью-Йорка, все поняли. И дружно зааплодировали.

Фрагмент пресс-конференции С.П. в “Линкольн-центре”:

— В чем сила моего положения? Ни в чем. Если завтра не будет Михаила Сергеевича, я сразу пойду в тюрьму.

На пресс-конференции

А. ЯВУРЯН:

— Когда Горбачев говорил о гласности и перестройке, а потом встречался в Кремле с Рейганом и гулял с ним на Красной площади, Сергей придумал очередную новеллу (ее передавали по “Голосу Америки”. — Г.К.). Ее очередной вариант он пересказал в “Линкольн-центре”.

Фрагмент пресс-конференции С.П.:

— Когда я был в Роттердаме, меня спросили, могу ли снимать современные фильмы. — “Могу. Я хотел снять “Гамлета””. Из зала закричали: “Архаизм!” Тогда я сказал, что Гамлет — Горбачев, а Эльсинор — Кремль. Тут все закричали: “Авангард!” Я добавил, что Рая Горбачева — Офелия, но она спутала тетрадку роли, взяла не свой текст. Поэтому играет в фильме Корделию. Тут снова закричали и разобрать ничего нельзя было: “Вива Параджанов!” “Архаизм”, “Аванти!”

* * *

Потом меня в Мюнхене спросили, что бы вы хотели снять здесь? — “То, что нужно Германии. Ей следует вернуть классику — “Фауста”, эту трагедию страстей”.

Я смотрел телепередачи в Италии и здесь, в США — это очень тяжело: реклама. Юношество нуждается в возвышенном духовном, божественном, следует отрешиться от материализма, от пороков времени.

Если бы я жил в Италии, я бы поставил там “Божественную комедию” Данте. Для Америки я бы поставил “Песнь о Гайавате” Лонгфелло. Это — тоже слеза моего детства. Хотел бы я сделать фильм в Америке? Должен вам напомнить “Травиату” — недаром я изучал оперу, балет. Там, в конце, к Виолетте приходит ее возлюбленный и говорит, что они будут вместе. Она отвечает: “Поздно!” Кашляет, вынимает платок и говорит: “Поздно!” Так и я отвечаю: “Поздно!” Я оставил свою энергию в тюрьме, где стал художником. И привез оттуда свои 800 работ.

Сейчас у нас модно снимать совместные советско-американские фильмы. Можно снять все. Но нужно снимать классику. У нас снят Толстой Бондарчуком. Это же позор! Макулатура. Наше руководство предложило мне снять “Слово о полку Игореве”. Очень лестное предложение. Но — поздно. Я хотел бы снять фильм “Исповедь”, сценарий которого написал, умирая в больнице в 1964 году. У меня было двустороннее воспаление легких. Я просил врача продлить мне жизнь на шесть дней. За это время написал сценарий. В нем речь идет о моем детстве. Когда Тбилиси разросся, старые кладбища стали частью города. И тогда наше светлое, ясное, солнечное правительство решило убрать кладбища и сделать из них парки культуры. То есть, деревья, аллеи оставить, а могилы, надгробия убрать. Приезжают бульдозеры и уничтожают кладбище. Тогда ко мне в дом приходят духи, мои предки, потому что они стали бездомными. Дед и бабка, женщина, которая сшила мне первую рубашку, мужчина, который первый искупал меня в турецкой бане. В конце я умираю у них на руках, и мои предки меня хоронят. Из всех моих 23 ненаписанных и непоставленных сценариев хотел бы поставить сначала этот.

Из интервью Родиона Нахапетова, советского актера и режиссера (Лос-Анджелес):

— Сбережения наши таяли. Может, продать дом? Возвращение в Россию обсуждалось, но вяло и неуверенно. Даже приглашение Параджанова не перетянуло чашу весов. Сначала мне позвонил его ассистент и сообщил о запуске “Исповеди”: “В главной роли он видит только вас. Это большая честь сыграть самого Параджанова!” Сославшись на занятость, я отказался. Затем позвонил С.П. “Родион. прошу тебя, не отказывайся. Представь, как важна эта картина. Это моя исповедь. Если откажешься, фильма не будет”.

Вспомнились “Тени забытых предков”, “Цвет граната”, но как актера меня никогда не воодушевлял его стиль. Вместе с тем я признавал его авторскую уникальность, мощную силу его киноэтнографии… “Ну, так что? — устало переспросил Параджанов. — Будешь сниматься?” Я отказался. Он повесил трубку. (Смертельно больному С.П. удалось снять лишь 200 метров “Исповеди”. — Г.К. ).

ПАРАДЖАНОВ И АМЕРИКАНСКИЕ ОКРЕСТНОСТИ

После пресс-конференции

А. ЯВУРЯН:

— В дни нашего пребывания в Нью-Йорке Сергей очень хотел встретиться с человеком, носившим распространенную фамилию Гинзбург. Он, рассказывал С.П. по дороге в Америку, когда Сергей сидел в лагерях, создал в США Фонд Параджанова, ходил по улицам Нью-Йорка, собирая подписи и пожертвования в поддержку гонимого советского режиссера. Об акциях за его освобождение сообщало Радио “Свобода”.

Наконец, мы узнали о приезде Гинзбурга с женой то ли с запада, то ли с севера США. Поэтому, бросив все дела, поехали к ним. Когда нас проводили, мы вошли в обшарпанное 24-этажное здание, напоминающее муниципальное общежитие с длинными коридорами и какими-то пещерами. Увидев друг друга, они обнялись. Сергей и этот очень старый человек, писатель. И его пожилая жена, скульптор. В доме всюду виднелись ее работы, отлитые в бронзе. В том числе, бюсты президентов США. Странный, сюрреалистический интерьер, большая коммуналка. Мы там провели много часов. Я впервые увидел человека, который в годы лагерной жизни Параджанова, потеряв покой, был одержим идеей его освобождения.

Из монолога С.П. (аудиозапись сделана Юрием Ильенко, оператором фильма “Тени забытых предков”, незадолго до приезда С.П. в США. — Г.К.):

“…Зэки выговорить “режиссер” не могли, поэтому называли меня ‘композитор”. Они пели мне песню ‘Вор никогда не станет прачкой”. В смысле того, что если я — режиссер или композитор, никогда не стал бы прачкой, если я не аферист, который скрывает основную профессию… Удивительный человек вызвал меня, фамилия его Филиппович, это было в Винницкой области. Он сказал: “Я скажу фамилию, а вы вспомните его имя и отчество. Или наоборот. Кстати, считаю вас аферистом — никакой вы не режиссер, просто подонок и уголовник на строгом режиме. У вас не первая судимость, может, и шестая, есть предположение…” Он посмотрел в блокнот: “Габай!” Я продолжаю: “Генрих Саулович” Лагерный врач упал на колени: “Вы, действительно, Параджанов. Я вас очень прошу — откажитесь от уколов. Что бы вам ни предложили — укрепить сердце, о чем есть решение на зоне, делать вам уколы АТФ — не делайте их! Вам будут вводить гипс”. Я говорю: “А что он дает?” — “Тромб”. Спустя пару лет я сделал ему подарок — прислал пуд лучшего чая Грузии”.

Г.Габай, однокурсник С.П. по ВГИКу, снял два первых фильма — “Капитан Старой Черепахи” и “Зеленый фургон” — на Одесской киностудии работал на “Мосфильме”, поставил 5 картин. Эмигрировал в конце 1972 г. В Израиле снял фильм об археологических памятниках, связанных с жизнью Христа в США — об эмигрантах на Брайтон-Бич (1977) в “Moscow Directors Teatre” поставил мюзикл “Мальчик Мотл” по Шолом-Алейхему. Писал с 1975 по 1986 гг. о кино и театре для Радио “Свобода” и других СМИ. За океаном он узнавал об арестах приятеля, участвовал в публичных акциях ради его освобождения. В октябре 1988 г. со сцены “Линкольн — центра” Параджанов сказал: “Помогите мне найти Генриха Габая. ” Вскоре они встретились.

Фрагмент из моего телефонного интервью с Г.ГАБАЕМ (в 2003 г. однокурсник С.П. скончался. — Г.К.):

— Мы обнялись. Передо мной стоял пожилой человек с грузным лицом, в непонятном византийском кафтане. Сергей сознавал себя публичной фигурой, вел себя эксцентрично, изрекал афоризмы и парадоксы, — но за этим чувствовалась тяжелая усталость и сломленная судьба. Этот обидный, унизительный контраст международной славы, любви и признания украинской интеллигенции — и враждебного отношения начальства приводил С. П. в бешенство. Требуя поездки на очередной зарубежный кинофестиваль, он кричал начальникам: “Дайте мне билет в одну сторону!” Я увидел, повторюсь, разрушенного человека. Видно было, что для работы он уже не годится. В толчее поклонников, репортеров и любопытных у нас едва хватило времени немножко поговорить он не скрывал, что горбачевская перестройка пришла для него слишком поздно.

После пресс-конференции

А. ЯВУРЯН:

— К нему как-то приехали из Киева документалисты, брали у него интервью, с восторгом призывали Сергея посмотреть, как все здорово изменилось после брежневского застоя. А он отвечал: “О чем вы говорите? Жить стало страшнее! Для всего того, что Горбачев затеял, требуется железная рука Сталина. Наша страна для новой жизни пока не готова”. С.П. стал называть перестройку “пересрайкой”. Когда все млели от “эпохи Горбачева”, надеясь услышать из уст Параджанова что-то оптимистичное, он говорил со сцены Венецианского фестиваля, в Нью-Йорке и Голландии жутко трезвые слова. Он предрекал “пересрайке” грустный финал, не верил, что в СССР можно что-то кардинально изменить. Это его пугало, а меня удивляло. Ведь он, оставаясь на свободе, дожил до перестройки. Не поддавшись словесной шелухе, С.П. оказался пророчески прав.

Из интервью Эдуарда Щербакова, бывшего кинорежиссера, ныне таксиста (Киев):

— Евгений Татарец приехал ко мне после окончания в Тбилиси съемок ленты “Театр Параджанова”. “Смешно получилось, — рассказывал он, — Сергей никого из Украины видеть не хотел и никогда не позволил бы снимать себя в украинском фильме. Так я поначалу представился сотрудником Радио “Свобода”. А когда пленка пошла, он все понял и долго хохотал”. Пересказав, Татарец поджал губы — смеяться ему не хотелось: “В Украине картину о Параджанове никто не брал. Тогда я подарил фильм местному телевидению. Но с одним условием: картина должны показывать ежегодно — ко дню рождения С. П. (9 января. — Г.К.). Они согласились. Бесплатно ведь. ”

Беседуя со сценаристом Тамарой Шевченко, вдовой председателя Госкино Украины (в “эпоху Петра Шелеста”) Святослава Иванова я узнал сенсационную новость: по “заказу” лагерного начальства С.П. написал сценарий фильма, который волею обстоятельств снял тогдашний студент Киевского театрального института Ефим Гальперин. Его, известного в СССР, Израиле и США кинодокументалиста, я разыскал — благодаря содействию Феликса Городецкого газета “Новое русское слово”) — в Нью-Йорке. Как удалось выяснить, документальный фильм “Завтра”, где автор сценария — зек Сергей Параджанов, более четверти века (!) пылится на “полке” МВД Украины.

Чуть ли не во всех беседах в Киеве, посвященных С.П. вспоминали Кисенижского. Мол, этот адвокат приезжал из Москвы, по диагонали взглянул на “дело” Параджанова и со словами: “Тут делать нечего — “заказ” ясен”, уехал обратно.

Из интервью С.П. канадскому радио (1988 г.):

— Мои легендарные учителя во ВГИКе — Александр Довженко и Игорь Савченко (известные советские кинорежиссеры. — Г.К.) — меня боготворили. Довженко как председатель госкомиссии мне, единственному, подписал диплом. Недавно я его продал Джорджу Гельду, нашему другу из Сан-Франциско. Он мне дал 5000 долларов за эту бумажку. А продал я ее, потому что ходил голодный по Мюнхену. По сути Гельд купил коллаж “Автограф Довженко” с дипломом и вороньим пером.

Ни в одном капиталистическом городе я не видел советской машины. У меня случилась такая тоска! Просто увидеть в Италии среди шикарных машин советскую машину, любую, “Волгу” — не важно. Это оказалось невозможно. В Берлине их нет. В Нью-Йорк их не пустит этот. городовой, не пустит на Бродвей или на 5-ю Авеню, не пустит “Жигули”.

— В чем причина, по-вашему?

— Очень дорого наши машины стоят, вероятно. и у них колоссальное преимущество в скорости. Чтобы они не мешали движению. Это стрелы! Это мустанги.

Фрагмент пресс-конференции С.П. в “Линкольн-центре”:

— Хочу выразить свой восторг красотой Нью-Йорка и тем, что видел, когда вышел погулять. Меня все время догонял какой-то негр, предлагая “14 каратов”. Так я стал обладателем цепочки.

* * *

Америка — удивительная страна. Америка строит не небоскребы. Америка строит горы. В первое время познавания — это пугает. Пугает технический прогресс — в архитектуре, рекламе. Все вызывает удивление. Вы — инопланетяне для всего мира.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Перечитав фрагменты прямой речи Сергея Параджанова, поймал себя на мысли: он чувствовал и выражал свое мнение открыто, определенно и без оглядки. Словно ему осталось жить сутки, а может, полчаса (на деле — лишь полтора года). Он всегда жил и творил “на грани” жизни и смерти. Может, потому что он — Художник.

Его смерть словно разбудила тех, кто контролировал процесс распределения премий советского кинематографа. Наверняка, над членами жюри “Ники” незримо довлели долги, накопившиеся за годы жизни Параджанова: “Ашик-Кериб” стал соискателем по 4 номинациям. Может, справедливо, что человек становится героем своего последнего года. Таким образом, “Ашик-Кериб” в 1990-м взял все призы: за лучшую работу художника (С.П.), оператора (награду Явуряну вручали известный американский фотохудожник Ребекка Мэтлок с мужем Джеком, тогдашним послом США в СССР), лучшую режиссуру (С.П. и также ушедший из жизни Д. Абашидзе) и как лучший фильм года. Последняя статуэтка, по предложению руководства Союза кинематографистов СССР, осталась в московском Доме кино навсегда.

Источники: http://magazines.russ.ru/kreschatik/2006/4/ka22.html